Артур Соломонов: «Смех сильнее страха»

— «Я не верю, что этот спектакль когда-нибудь будет поставлен в российских театрах». Это ваши слова, Артур, год или два назад в одном из интервью. 

— Я сомневался, да, Я не верил. Понимаете, репетировать начали многие: и московский «Театр.Doc», и театры в Варшаве, Австрии, Польше, Соединенных Штатах. Но коронавирус сбил все планы, и Челябинск победил в этом необъявленном соревновании. Это чудесная ситуация. 

— У этого спектакля не только коронавирусные преграды. 

— Конечно. Но Челябинск — молодцы. Еще не было премьеры, а уже была акция протеста. 

— Но ведь спектакль не про Сталина. 

— Нет, конечно. Он посвящен возрождению сталинизма. Действие происходит в наши дни, в современном театре, которому от имени президента предлагают переделать спектакль. 

И совершенно неизвестно, был ли это президент, что именно он говорил, если вообще говорил. Фигуры власти в спектакле нет. Она невидима. Есть только наш страх перед властью и то, что мы фантазируем. Спектакль конкретно о нас.

Сцена из спектакля «Как мы хоронили Иосифа Виссарионовича», Камерный театр. Рядом со Сталиным — Берия и Хрущев (точнее, актеры, исполняющие эти роли)

— И это самое жуткое. 

— Я хотел, чтобы было жутко и смешно одновременно. Понятно, что все, что связано со сталинизмом, — страшная тема. Об этом иначе как с содроганием нельзя говорить. Но я бы очень хотел, чтобы мы попробовали с помощью юмора, иронии, скепсиса начать освобождение от страшной тени, которая нависает все годы над страной. 

— Смех — один из самых виртуозных инструментов освобождения от страха. 

— Согласен. 

— Насколько изменилось у вас ощущение времени с момента, когда вы начинали работать над пьесой, и по сегодняшний день — день премьеры? 

— Все стало гораздо серьезней. Насупленней и мрачней. Сейчас оказывается, что относиться к этому страшному с легкостью и иронией — наиболее опасный вариант. Ты не противостоишь. Не кричишь. Не разрываешь на себе рубашку. Ты просто говоришь: ребята, может, мы посмотрим на это иронически? Не похихикаем, нет, а найдем глубокий повод для смеха и иронии.

— Но тоталитарная власть исключает иронию и возможность посмеяться. 

— Согласен. 

— И потом, вы же смеетесь не над сталинизмом. 

— Конечно, нет. Над современными вариациями сталинизма и над страхом, который — вот как этой пьесе — возникает из ничего. Мы так и не знаем, что говорит власть, и начинается карнавал истолкований. И люди, которые участвую в спектакле, превращаются в тех, кого они играют — героев сталинской эпохи.

 Самое жуткое — ничего толком не говорится, что-то там имеется в виду, и происходит домысливание и докручивание. В театре, у творческих людей, все хорошо с воображением и фантазией. Поэтому театр — прекрасная площадка для выражения того, что я хотел сказать.

— Но это происходит не только в театре. 

— Конечно. И на заводе. И в какой-то автомастерской. И везде. 

— Я могу сказать что-то в шутку — а это окажется крамолой. Вы, например, своими шутками можете оскорбить чувства сталинистов, вы в курсе? 

— А что такое чувства сталинистов? Чувства сталинизма? Если эти люди хотят возродить сталинизм, то я рад оскорбить их чувства. Я говорю как автор пьесы. 

Есть чувства верующих, но так же есть чувства неверующих. А чувства антисталинистов? Это все фантазмы. Абсурд. Если мы разделим все общество на готовые оскорбиться группы, мы просто замолчим. Однажды мы закроем рот.

— Почему воспроизводится эта модель страха перед властью? Биологическим способом? 

— Потому что страх плох для общества, но прекрасен для тех, кто этим страхом умело пользуется. Почему бы не воспроизвести модель, которая когда-то так хорошо себя проявила и сработала для власть имущих. 

— Это был эффективный менеджмент? 

— Ну да. Для них. Не для страны. Мы всегда должны понимать, кому выгодно, чтобы мы с вами побаивались. И потом, в этой модели каждый ищет свое. Вот как в театре: труппа получила новые указания якобы от президента и начинает все менять, с полпинка. Сначала человек боится, потом ищет выгоду — новые звания, роль, премии.

— Ну тогда эта модель вообще неубиваема. 

— Она насаждаема. Надо в этом разбираться, об этом говорить, смеяться, обсуждать. Я услышал, как одна девушка после первого показа сказала: «Я так хохотала над этим Сталиным!» Пожалуй, это главный эффект, которого я хотел достичь. 

Надо перестать благоговейно относиться ко всему подряд, что бы ни сделала власть. Это и есть кризис перепроизводства святынь, выражаясь словами одного из героев пьесы. И те, кто храмы разрушал, — герои, и те, кто восстанавливал, — молодцы, и культ личности — отлично, и его разоблачение — круто. Власть всегда права. Сиди благоговей. И больше ничего. Но это же чушь! 

У нас страна, в которой полно умных ироничных людей. Почему все вдруг должны впасть в благоговение и бесконечно благоговеть? Перед кем? Ну правда? Вы серьезно?

— Поэтому вы выбрали жанр трагифарса? 

— Мне вообще не свойственно говорить серьезно: вот сейчас мы обсудим эту тему, сейчас поговорим, разоблачим... Гораздо пленительнее, когда ты заманиваешь в свое пространство с помощью смеха и юмора. Когда ты иронизируешь над всеми этими символами власти, символами прошлого — они как будто теряют силу. 

Неслучайно их не дают ниспровергнуть. Лучше пусть все будут классные: и Русь советская, и Русь православная, и царь, и цареубийцы — еще бы вместе посидели и водки выпили. А если задуматься — это же шизофрения. Не может быть такого. 

— Трепетание перед властью свойственно только российскому народу? 

— Нет, конечно. Но в России это всегда приобретает фантастические, гротескные формы. Сразу до гоголевщины. 

— Мы сейчас с вами какую-то скрепу гнем. 

— Похоже.

— Личность, биография, судьба Сталина интересовали вас как автора? 

— Да, но больше меня интересовали мы сегодняшние. Так как довольно страшные события обозначаются именем Сталина, я могу говорить о нем как о явлении, а не как о личности. Тем более биографий написано масса. 

— Что должно произойти с обществом, чтобы вместе похохотали над Сталиным? 

— Спектакль «Как мы хоронили Иосифа Виссарионовича» дает такой повод. Но всей страной мы не похохочем. Должны произойти серьезные события, и это точно не попытка восстановить памятник Дзержинскому на Лубянке.

И потом... Когда начинаются события, мы не можем их опознать. В 1917 году никто не знал, какой серьезный поворот совершится вот-вот. И сейчас, в феврале 2021-го, мы не знаем, в какой точке находимся, настолько непредсказуема общая ситуация. Она не прямолинейна. Это и хорошо, и плохо.

Я бы хотел подчеркнуть особо, что мы говорим о премьере спектакля в Камерном театре. Здесь прекрасная труппа, замечательный главный режиссер и грамотный директор. Да, здесь мировая премьера. 

Но не надо из этого факта делать героический поступок и сверхгражданское событие. Это театр. Это не митинг и не манифестация. Здесь разыгрывается смешная история. И браво Камерному театру!