— Как случилось, Борис Федорович, что вы стали директором школы юных солистов?
— Сам не знаю, как это вышло. Я неделю отказывался. «Федорович, — говорил мне министр культуры Алексей Бетехтин, — соглашайся. Это нужное дело, и это дело твое». Я, честно говоря, так решил: не найду педагогов — даже связываться не буду. Где я и где дети? Пришел посоветоваться к хористами оперного театра. «Да, — сказали мне, — есть такой педагог. Александр Александрович Галичин, солист и репетитор взрослого хора оперного театра». Его сразу полюбили все дети. Он прекрасный педагог, чудо просто. Он взял этих деток четыре года назад и создал красивый звучащий академический хор.
— Разве у нас в Челябинске не было раньше подобной школы?
— До этого момента не было никакой школы для подрастающих талантов. Точнее, не так. Есть музыкальные школы, кружки, элитные клубы, где учат правильно улыбаться, держаться на сцене, петь... Но все это за деньги. А наша школа, во-первых, учит бесплатно, такова была идея инициатора этого проекта — компании ЧТПЗ и лично Андрея Комарова. Во-вторых, это школа при оперном театре. Вот два принципиальных отличия нашей школы от всех других. Наши дети бесплатно учатся у замечательных педагогов, и у них есть возможность участвовать в постановках оперного театра. И для оперного театра, я должен заметить, открытие нашей школы — это новая жизнь, новая энергетика.
— Вы отбираете самых одаренных ребят?
— Совсем наоборот. Можно сказать, что мы берем всех. Нельзя делать выводы о ребенке, основываясь только на том, как он тут читает стихотворение или поет. Мы смотрим месяц-два, как юный солист здесь себя чувствует, как себя показывает. И родителям говорим прямо: мы посмотрим и решим, не всем нужно здесь оставаться.
— Первый набор вы делали для мюзикла «Посмотри, как я летаю»?
— Да, изначально собирали группу под мюзикл. Пришло человек сто с горящими глазами: хотим участвовать! Те, кто прошел через это сито — через мюзикл, и составляют сейчас костяк. Это был потрясающий первый опыт для наших маленьких артистов. И во многом благодаря ему ребята справились со сложнейшими партиями из оперы «Богема», которую привез к нам в Челябинск Большой театр.
— Дети пели на итальянском?
— Конечно. Два или три месяца мы учили очень сложные партии на итальянском. А ведь там очень быстрый, скоростной текст. Я вижу, что дети ничего не понимают, но очень быстро и точно заучивают текст — по сути набор звуков, но смысл им понятен. И вот уже они выучили партии, вот уже поют, вот уже осталось две недели до первой репетиции — раздается звонок из Большого театра: «Ну что, вы набрали там детей? Мы приедем, посмотрим, позанимаемся».
И вот приехали, за кулисами в воздухе витает «Большой приехал! Большой!»... К нам сюда, в студию, пришла хормейстер хора Большого театра. И мои дети запели. Она была ошеломлена «Ка-ак! Как вы умудрились? Я не знаю, чем с вами заниматься». Дети вышли в репетиционный зал театра — петь с хором Большого театра. Подумайте, с тем самым хором, который выезжает во все европейские столицы, поет в лучших залах мира. И пришли мои малыши. И запели. У всех артистов хора отвисли челюсти. Когда ребята закончили, хор встал и начал хлопать! Артисты оперного театра стали хлопать моей малышне!
— Ну до слез, Борис Федорович.
— Конечно. По моей небритой щеке скатилась слеза. Теперь очевидно, чем наша школа отличается от остальных. Наша школа детей учит академическим основам вокального искусства, это главное. Они соприкасаются с большим искусством, знакомятся с классическими произведениями. Мы даем им основы музыкальной культуры, от нас они улетают в консерватории, в институты оперного и жанрового пения, поступают и на дирижерско-хоровые.
— Не могу не спросить, с каким чувством вы смотрите, скажем, проект «Голос» или любой другой вокальный проект, где дети пробуют свои силы?
— Видите ли, я знаю кухню этих телепрограмм. Все подобные проекты кажутся мне фальшивыми. Нет, дети потрясающе поют! Но у меня нет доверия к этим конкурсам. Я вижу, как не проходят отбор действительно талантливые дети. Я убежден, что если у ребенка есть вокальные данные — надо развивать их в такой школе, как наша, или в любой музыкальной школе, потому что музыкальная карьера начинается с классики. Надо начинать с академических основ. В этом заключается культура музыкального образования. Не будет этого базиса — не будет ничего. Только так. Неважно, на каком инструменте вы будете учиться: на фортепиано, на скрипке, на флейте, на трубе. У меня жена — педагог, работает в первой музыкальной школе заведующей фортепианным отделением, мы с ней постоянно на эту тему говорим.
— Вы сами начинали со скрипки, так ведь?
— Да, да.
— И много лет не играете?
— Двадцать с копейками. Я даже скрипку свою отдал девочке из нашего оркестра с удивительным именем Седа. Однажды пришел, говорю: «Девчонки, у меня есть потрясающий инструмент одна тысяча семьсот какого-то года. Какого-то немецкого мастера». Седа ахнула.
— Подождите, подождите. Расскажите, как она у вас оказалась.
— Я, признаться, уже тогда играл на барабанах, и мне эта скрипка была не особо нужна. Я купил ее по рекомендации моего педагога рублей за сто пятьдесят. Немаленькие деньги, месячная зарплата. Когда много лет спустя я повез эту скрипку на гастроли в Германию и таможенник спросил, старый ли у меня инструмент, я честно ответил, что он такой старый, даже не знаю точно какого года. Тут таможенник очень заинтересовался, спросил, где документы на вывоз такого сокровища, и скрипку изъял. Я на обратном пути домой ее забрал из камеры хранения и только после этого решил поинтересоваться историей своего инструмента. Заказал исследование специалисту из Московской консерватории, получил заключение эксперта, что это примерно 1782 год, скрипка фабричная, не мастеровая. Не могу сказать, что там особо божественный звук, и потом, я еще тот скрипач... Словом, я подумал, пусть на ней играют, пусть она звучит. Седа так обрадовалась! Я сказал: «Играй, пока я живой».
— Поклонники группы прекрасно помнят, как вы играли на скрипке в «Ариэле».
— «Ариэль» в свое время для нашей страны был как The Beatles для Великобритании и Америки. Думаю, потому что мы были очень искренни, Ярушин делал потрясающие аранжировки, и мы их великолепно исполняли. В те далекие 1970-е «Ариэль» был ни на кого не похож. Мы смешали поп, фолк и эстраду. Ухватили что-то такое, чего не было — и это была наша тема. Я уверен, это заслуга Валеры Ярушина. Потому что он такой — от народа. Если бы он не занимался эстрадой, то был бы великолепным классическим композитором. У него есть прекрасные академические произведения, симфонии, оперы. У него такая рука, такая дума.
— Эта тема вам была близка?
— Конечно. Я же классик по натуре и по образованию, не эстрадник, не рокер. Я играл в симфоническом оркестре и к эстраде подходил со своей академикой. Я понимал таинство академического исполнения в музыке. В композициях «Ариэля», заметьте, развитая музыкальная структура: схема классической сонаты А-B-A: начало темы, развитие, потом возвращение к ней. Как к Валере это приходило? Непонятно. Никто не знает. Господь нашептывает. Так что для меня «Ариэль» был органикой абсолютно. Я литавры использовал, как в классическом произведении: в оркестре вы слышите литавровые удары и концовки, а эстрадники так никогда не делали. Поэтому «Ариэль» и звучал. В нем был особый звук.
— Почему был? Почему время «Ариэля» прошло?
— (Помолчал) Все проходит. Как везде и всюду. Пришло другое время. Мы пережили два, нет, даже три поколения зрителей. Под «Тишину» Левы Гурова сейчас и цветы приносят к Вечному огню. И ведь мы до сих пор выступаем, и нас понимают — и не только те, кто нас привык слушать, а молодежь! Не уходит с концерта, а очень удивляется: неожиданно, говорят, как вы драматично подходите к музыкальным произведениям. Драматично и эксцентрично.
— Но было время феноменальной популярности. Вы же привыкли, что вы... Каплун!
— Конечно. 1970—80-е. На разрыв работали, это правда. По три-пять концертов в день. Собирали Дворцы спорта. «Ариэль» всегда был красной полосой в афише.
— А помните момент, когда стали чувствовать, что время меняется?
— Конец 1980-х. Помню, конечно. Почему все произошло, в том числе и расставание с Валерой? Время изменилось, а мы вовремя не поняли, катились по накатанной. Настроение в воздухе стало другим, люди изменились, молодые подстегнули так, что старые коллективы, которые царствовали на сцене, как мы, — все скатились в никуда, просто все. Стало сложно разговаривать с публикой нашим языком. Это начало 1990-х — «Ласковый май» и все эти белые розы. Мы никак не могли с ними соперничать.
— Публика вдруг захотела другой музыки?
— Да-да. Два притопа, три прихлопа. Мы были не согласны. Нам, правда, неожиданно повезло, и мы уехали на несколько лет по контракту в Германию. Это были чудесные, просто сказочные три года: записали там пластинку «Шумел камыш», у нас были приличные концерты, мы пели русские народные песни, причем перекладывая на музыкальные темы разных стран: например, «Самару-городок» сделали в испанском стиле, с кастаньетами. Диск получился необыкновенный, работали мы задорно, нас принимали очень тепло. Господь помог: в стране наступили жуткие времена, работы нет, хаос, хоть пропадай — а нас как будто катапультировали отсюда.
— И с тех пор вы независимы?
— Да. Мы ушли из филармонии в начале 1990-х и с той поры свободны и независимы — «Ариэль» живет сам по себе и работает как пожарная команда. Кому-то надо — мы приехали, сыграли. Мы настолько профессиональная команда, что способны в любое время дня и ночи собраться и дать концерт на полтора часа. Поставили инструменты, настроились, погнали.
— Получается, музыкантов не кормит «Ариэль»?
— Конечно, нет. Все мы по-другому зарабатываем, уже много лет.
— Занимал. Много лет назад у нас было небольшое помещение во Дворце пионеров, но там случился жуткий потоп, пятьсот пластинок погибло, аппаратура пострадала, инструменты. Это было лет пятнадцать назад. Мы уехали оттуда в никуда. Вон барабаны мои (показывает в угол) — за доской, где нотный стан расчерчен.
— Последний большой концерт, посвященный 50-летию группы, был два года назад?
— Да, в театре драмы. Замечательный был концерт. Полный зал народу, на входе подавали шампанское. Во втором отделении присоединяется к нам Валерий Ярушин, и это был сюрприз и большая радость для зрителей. Концерт будут снова транслировать в этом году в честь моего 70-летия на «Первом областном».
— Ближайший концерт «Ариэля» — в марте?
— Сложно сейчас наперед говорить. Мы бы очень хотели. Восьмимартовский концерт в ДК ЖД — наша многолетняя традиция. Мы готовы и к более плотному графику, и к большим поездкам на четыре-пять городов. Нам не хватает сейчас рекламы и продвижения. У «Ариэля» нет планов. Я думаю, главное — чтобы существовало это имя и были живы музыканты. Это коллектив, который для области стал брендом, как хоккейная команда «Трактор». И чтобы всегда (улыбается) при наличии отсутствия концертов мы всегда могли собраться и выступить на центральной площади, потому что люди этого, безусловно, ждут.
За спиной у Бориса Каплуна, в углу за школьной доской — его барабанная установка
— Сейчас моменты острого счастья у вас связаны с вашей Школой вокального искусства?
— Это правда. У нас тут большая семья и любовь неземная. Я не мог и предположить, что дети могут дать мне столько сил и энергии! Я просто смотрю на них — и это счастье. Для ребенка, представьте, выходить на сцену преисполненным торжества и радости, участвовать в настоящем спектакле, со взрослыми артистами, исполнять сложнейшие партии — да разве мог кто-то из них об этом мечтать? И это происходит впервые в Челябинске. И я должен сказать, что звук нашего хора отличу от любых профессиональных детских хоров. Я слышу — это мой хор поет.
