Происходит все в большом тенистом дворике бара «ФортеПьяно», где роль задней стены играют ворота старых гаражей.

Часть двора легко просматривается с Кировки через темную арку. Но кованые ворота закрыты, а табличка сообщает, что вход во двор — через бар.

Ужасно душно даже в тени, даже в семь вечера. Из прохладного зала рюмочной заходишь будто в сауну.

В арке сталкиваемся с мужиком в старом пальто и без головы. Он депрессивно уткнулся в стену... шеей. Нужна пара секунд, чтобы понять, что это не реальный человек, а кукла-друг Льва Гутовского, которого тот таскает по своим выставкам и перформансам.

Полчаса до начала. Люди медленно собираются во дворике. Стараются рассесться поудобнее и не двигаться. Обмахиваются меню, какими-то картонками, кто не нашел ничего — ладонями.


Музыканты проверяют инструменты. Парень с планшетом носится между барабанщиком, басистом и гитаристом, крутит виртуальные ползунки, настраивает громкость. Уже с Кировки слышно качающий барабанный ритм, короткие партии саксофона и гитар.

Гутовский в отдалении. Ходит, грустный и седой, вдоль ворот гаражей, увлеченно стучит барабанными палочками по всем поверхностям подряд — слушает, как звучит. Прерывается, выходит на центр двора и начинает «выгуливать» вокруг себя ржавый мотоциклетный бензобак на веревочке. Пошарпанная железка жестко скребет по гравию. Гутовский, с как всегда растерянным взглядом, поворачивается к зрителям и спокойным голосом сообщает:

«Если кто после выступления захочет покрутить — 100 рублей».

По дворику гуляет один из виновников события — бас-гитарист и тромбонист НХА Сергей Белов. Музыкант в красной обтягивающей пижаме и шутовском колпаке с бубенцами. Сегодня у него день рождения. Он прогуливается по дворику вальяжно, со стаканом в одной руке и тонким сигаретным окурком в другой. Живо здоровается со знакомыми по пути, возвращается к воротам гаража. Этот самый гараж — вторая причина собраться здесь сегодня.


За одной из железных дверей раньше была мастерская (и место жительства) еще тогда не художника и не музыканта Льва Гутовского. Тут он жил (с 2006-го по 2012 год), иногда творил и активно распивал с друзьями не чай из граненых стаканов. Говорят, было даже отопление, а вот канализации — увы. Гутовский открывает мемориальную табличку имени себя. Его тут же окружают фанаты. Шквал смешков и вопросов просто смешивается в одну кашу. Самого Гутовского уже не видно за строем воздыхателей.

Строгая сине-золотая табличка сообщает, что «С 2006 по 2012 гг. здесь жил и не работал Лев И. Гутовский. Начальник всей ***ни». Ее даже согласовали. С министерством гаражной культуры. Может, именно у этой ***ни Гутовский и сделался начальником.


В 19:00 перформанс должен начаться. Но нет. «Ждем плов для барабанщика и когда приедет Хомяков», — слышим голос Гутовского краем уха. Он обращается к арт-директору «ФортеПьяно» Татьяне Пелленен и тут же предлагает устраивать вечеринки здесь каждый понедельник и назвать их Hard Monday. С тем, что понедельник — день тяжелый, никто не отважится спорить.

«Мы ждем, пока солнце сядет и пока у вас градус повысится»,— в микрофон сообщает концепцию Гутовский.

А пока не началось — музыкант торжественно достает из кармана небольшой лист бумаги и начинает серьезным голосом читать текст. Начинается все уже сильно. С обращения: «Товарищи жабы, швабры и жабры!».

И так он сурово зачитывает монолог о том, что все красное на самом деле зеленое и нужно не давать солнечным лучам обмануть себя. Листы с манифестом после раскидывают перед зрителями. Напечатано все в ужасном формате, но читаемо.


Опоздавший примерно на полчаса знаменитый органист Владимир Хомяков появляется в арке у дворика. В шортах выше колена и слегка мятой футболке. И без органа.

И тут на Кировке отключают свет. Совсем. Не работают ни усилители для гитары, ни холодильники в баре, ни лампочки в тесных туалетах, ни проектор, который в арке все это время показывал абстрактное кино на музыку Гутовского (в человеке у проектора мы узнали предпринимателя Павла Рабина, позже он занял место в первом ряду). Татьяна Пелленен звонит в аварийку, но в эту минуту туда звонят примерно все администраторы всех заведений на Кировке: наглухо занято.


К ужасной духоте прибавляется скука. Музыканты спокойно курят в уголке в тени дерева и думают, что делать.

Решают начинать без света. Подхватывают барабаны. Музыканты трубят в два саксофона, Хомяков усаживается за огромный маршевый барабан, а Гутовский стучит по тарелкам, железным прутам и ржавому бензобаку от мотоцикла.

И вот во время выступления — магия! — дают электричество. Над двориком зажигаются теплые лампочки, а усилитель издает гитарный визг. Пара секунд на настройку. И теперь, спустя час, «Оркестр майора Брауна» наконец-то начинает играть в полном составе: с басом, гитарой, саксофоном, барабанами и душераздирающим железным лязгом.


Зрители узнают мелодии, начинают пританцовывать на местах, некоторые не выдерживают, вскакивают, вскрикивают и улюлюкают. Кто поскромнее, обсуждают происходящее, наблюдают за пареньком в костюме велогонщика, который гоняет вокруг музыкантов футбольный мячик и скачет на пого-палке (а потом больно падает с нее на асфальт и уползает). Это тоже участник перформанса.

Народ сходится во мнении, что эта ранняя программа Гутовского — самая музыкальная. В ней намешано известных мелодий: и старый хард-рок типа Deep Purple, и классический рок типа Beatles. А потом все это фривольно повязали с ритмом футбольных кричалок и маршей.

Выходит не такая абсурдная программа, как обычно у современного НХА. Да и придумали «Передвижной оркестр» в 1988 году, отсюда и легкий олдскул. В конце 1980-х авангардистов с этим концертом даже крутили по телевидению.

И играть артисты умеют. Очень красиво и слаженно, а металлический звон и первобытные вскрики Белова делают все каким-то мистическим, более эмоциональным. Именно эта программа дает понять, что НХА — не сборище сумасшедших, а умелые артисты, которые если и ломают устои, то делают красиво и со знанием предмета.

Феномен Гутовского, пожалуй, в том, что он последовательно лишает пафоса и привычного смысла все, что мы считаем значительным и сколько-нибудь нужным. Нет в этом мире ничего такого важного, чему следует поклоняться. Нет ничего, созданного человеком, что не мог бы разрушить другой человек. Нет никаких истин — ни высоких, ни низких, никаких страт, стигм и скреп.

Из торжества разрушения он создает свое искусство, которое каждый свободен понимать как угодно.

Финалом перформанса стал шоколадный деньрожденный торт с бенгальским огнем для Сергея Белова. Ну а зачем нам эти скрепы в виде свеч?