«Адәмнәр» («Люди») — один из трех «золотомасочных» спектаклей фестиваля (о «Золотом Петушке» театра Karlsson из Санкт-Петербурга и «Собаке камень» челябинского режиссера и художника Виктора Плотникова мы рассказывали).
Ильгиз Зайниев в Татарстане имеет репутацию режиссера, который ставит хиты. Его зовут в театры, когда срочно нужна кассовая постановка: Ильгиз сам пишет, сам ставит, и его спектакли с гарантией собирают залы.
«Я был готов, что зритель будет уходить, не досмотрев. Не потому, что это плохо с художественной точки зрения. А потому что тяжело смотреть. Очень тяжело смотреть. Однажды на спектакль пришли гости, в числе которых были и театральные критики. Они попросили организовать небольшой фуршет, чтобы немного перекусить до самолета. Мы все подготовили. Когда спектакль закончился, никто из них к еде не притронулся. Не смог», — признавался режиссер.
...Лет семь назад Зайниев замыслил этот спектакль по одноименной повести классика татарской литературы Галимджана Ибрагимова — повести, которую читал еще в школе. Что-то такое было в этом тексте, намного больше, чем просто история о страшном голоде начала 1920-х годов. Когда стало понятно, что ставить такой спектакль в драматическом театре нереально, режиссер обсудил идею с актерами Татарского театра кукол «Экият». И небольшая команда начала работать без всякого расчета на кассовые сборы.
Лица кукол похожи на картошку. Дыры на месте животов — у взрослых. Картошка на месте рахитичных животов — у детей. (Автор кукол и художник-постановщик Сергей Рябинин)
Чего такого мы не знаем о голоде после советской продразверстки? Что такого нового в тысячах тысяч, миллионах умерших в городах и селах большой страны, в том числе и в Татарстане? Написаны книги и научные монографии, в школе по истории проходят эту тему, сняты фильмы, фотовыставки к столетию того голода в 2021 году прошли по музеям России. Понятно, что это трагедия. Мы давно живем в счастливом сытом мире, где чувство голода понимается как легкое урчание в животе перед обедом.
Поэтому спектакль начинается с того, что немолодой мужчина деревенского вида (актер Дилюс Хузяхметов) достает из пустого пластикового пакета чек и жадно весь его сжирает.
Абсурд, дичь полная. Но этот режиссерский ход разом погружает зрителя в абсурд и дичь состояния — голод. Голод — это когда ты, взрослый мужик, приходишь домой, а дети спрашивают: «Папа, ты принес покушать?» А ты ничего не принес.
За стенами деревянного дома со скошенной крышей воет лютый ветер, и это песня о том, что все живое закончилось в мире.
Голод — когда вы с детьми уже ели глину, потому что если размешать ее с теплой водой, то получается такая каша, как будто с маслом. Голод — когда эта каша застыла в животе у твоей жены, превратилась в камень и смертной тяжестью этот камень прибил ее к кровати, остался только слабый стон. Дилюс Хузяхметов играет взрослое отчаяние так горячо и так буднично, что тебя закручивает в этот спазм помимо воли. Ты полчаса назад выпил кофе в театральном буфете, ты сидишь в удобном кресле, отлично понимаешь, что голод — это трагедия, но тебе вдруг становится физически больно.
Режиссер рисует обычный мир обычной семьи, день за днем: «Ты что-то принес, папа?» — «Мой живот — тяжелый камень...» — «Летом были лягушки, суслики, потом ели солому...» — «Папа, в том доме живет старуха, она заманивает детей и варит их!» — «А когда наступит лето? Скоро? Через два дня? Через один?» — тихие детские голосочки (актриса Альбина Шагалиева) под мертвенное завывание вьюги, под монотонное завывание струнного квартета (композитор Эльмир Низамов) невыносимы оттого, что это ежедневная жизнь. И герою-то надо как-то ее жить. То есть отвечать детям на вопросы и чем-то кормить. Как? Чем?
Авторы спектакля не поднимаются до исторических причин этого массового истребления людей. Режиссер нашел и включил в текст настоящую газетную хронику тех лет: главный герой трясущимися руками держит какие-то истрепанные газеты и вслух зачитывает неодушевленные цифры погибших от голода и болезней, цифры накормленных в бесплатных столовых, цифры каких-то килограммов где-то собранных зерновых...Такое цинично-газетное масштабирование маленькой трагедии делает одну беду одной семьи еще страшней: никто не придет и никто не накормит.
Но режиссера интересует не социально-экономический контекст описываемых событий.
Природа голода, вот что главное. Голод в спектакле Зайниева — действующее лицо (актриса Альбина Шагалиева). И это не скорбная старуха с горестным лицом или с какой-нибудь косой, как можно было бы себе представить. Это активная, жизнерадостная, торжествующая женщина в белом комбинезоне, которая с разбегу прыгает на спину и душит несчастного. Она играючи отбирает крошечный, меньше детского кулачка, мешочек муки, которую тот выменял у муллы на топор. Она дразнится, издевается и любуется, в каких корчах люди теряют связь с жизнью.
Как безвозвратно разрушается каркас, на котором держался человек. Как голод легко и просто превращает людей... даже не в животных, нет. В нелюдей.
Смерть выдергивает из рук главного героя морковку, поле которой выросло прямо на снегу. Это галлюцинации, спутанное сознание, помешательство, но даже несуществующую морковку она выхватывает из рук
Голод побеждает человека и упивается победой, не скрывая улыбки: ну вот, вот, дурачок, а ты сопротивлялся, какой ты глупый, ну конечно, я сильнее тебя!
Актриса берет пластиковый пакет, надевает себе на голову, выпускает весь воздух — и отпускает. Играет. Она пирует.
Она берет пакет и с наслаждением завязывает его узлом — и узел завязывается туго в животе, перегибая дурачка пополам. И еще раз. И еще. Она прибивает степлером его, обессиленного, к столу, как будто к распятию — победа! победа! Потом отцепляет: ну поживи еще. Ее время пришло, и она упивается своей силой.
Как скручивается от голода желудок, так же сжимается от голода человеческое в человеке: он руками раздирает свою собаку. Он выбирает, кто из двоих его детей более упитанный, пока они спят. Мальчик убежит, а девочка-малышка не сможет.
«Я с самого начала понимал, что куклы должны быть съедобными. Я должен был показать, как ели детей. В самом натуральном смысле. Обдумывал разные варианты, из чего их сделать. Ничего не получалось. С куклами из продуктов невозможно было бы работать на сцене. И тогда я придумал: рахитичные животы у детей мы обозначим картошкой. Вареной картошкой. И именно эту картошку наш главный герой должен был съесть на глазах у зрителей. Сначала я даже хотел, чтобы она была горячей и дымилась, когда ее ешь. Но потом решил, что это уже слишком», — рассказывал Ильгиз Зайниев.
В этот момент струнный оркестр плачет на какой-то невообразимо высокой гибельной ноте. От того, как человек на сцене, заливаясь слезами и давясь, ест вареную картошку — своего живого ребенка, зрители погружаются в холодный липкий ужас, и ужас топит все мысли, оставляя только жесткий спазм в животе. И он никак не разжимается. В наушниках (весь спектакль идет на татарском с синхронным переводом) мы слышим, как всхлипывает актер Татарского театра «Экият», который деликатно сопровождал весь спектакль русским текстом.
Крыша дома опустится с грохотом, став крышкой гроба. Она ляжет под тем же углом, как укладывают доски в мусульманских могилах, поднимая в сторону Мекки.
Крыша дома — из могильных досок
Поверить невозможно. Невозможно поверить, что мы только что посмотрели историю самой обыкновенной семьи из 1920-х годов в Татарстане. Что все это было на самом деле. Сказать «ошеломление» — ничего не сказать.
Ильгиз Зайниев рассказал, что когда спектакль сыграли в первый раз, в зале никто не захлопал. Люди сидели, прибитые этой могильной крышей, не в силах руки поднять. Актеры и режиссер, слегка обескураженные, решили тогда на поклон не выходить: занавес закрылся, конец. Но на втором, третьем спектакле зрители, пусть после паузы, начали хлопать. Эта мертвая пауза была и в Челябинском театре кукол.
«История должна бить по башке. Чтобы этого никогда ни с кем больше не было. Мы так задумали. И потом, важно, что голод бывает не только физическим. Бывает голод по любви. Голод по свободе. Голод по теплу. Но любой вид голода раскачивает и разрушает психику. Именно так: мы становимся уродами. Все наши нечеловеческие поступки — это от голода, от отсутствия чего-то очень важного. Ни в коем случае никогда нельзя доводить человека до такого», — говорит режиссер Ильгиз Зайниев.
Режиссер Ильгиз Зайниев в фойе Челябинского театра кукол
