И тут на стол упадет желтая папка с крупными буквами на корешке. «Маяковский?! — полезут вверх брови всесильного. — Рано, не все высказал, не дострадал. Как он там басом своим орал — „из тела в тело веселье лейте“? Вот пусть прольется еще разок». И штамп сверху — бамц: «Вернуть в первом подходящем теле, желательно с гитарой».
Но, как часто бывает в канцеляриях, папка пошла гулять по столам и ведомствам: кто в отпуске, у кого война, а кому на земле быстренько храм состряпали, чтобы пролезть без очереди. В общем, до исполнения папка добралась... А впрочем, это всего лишь теория.
В вечер 27 марта половина зала Театрального пространства свободы Алексея Тетюева завешана кусками обоев. Какие-то в цветочек, какие-то исписаны стихами. В зале три двери: одна ведет в гримерки, вторая — в коридор, а третья — сразу на улицу. Она скрыта рулонной шторой, но не заперта. А значит, тоже участвует в спектакле.
Я на премьере «Живого». Постановка родилась из жгучего желания одного из учеников студии (а стать им может каждый, хоть в 8 лет, хоть в 54 года). Любовь актера Григория Цукермана к творчеству Маяковского и Башлачева поддержала драматург Дарья Метелица. Ранее она сделала инсценировку «Бесов» Достоевского и буквально сшила из кусков романа отдельную повесть «Матреша». А сейчас собрала из стихов Маяковского и песен СашБаша стройную историю жизни. Жизни, которую скрепила любовь и страсть.
Хотя начинается все, удивительно, но под песню Высоцкого. Может, потому что он очень доходчиво спел про переселение души?
Не подумайте, что весь «Живой» собран из стихов и происходящее устроено как читка. На сцене двое рассказывают об агонии поэта — последних днях, случайных разговорах, важных воспоминаниях. Все понятно и слышно, даже если вы никогда не вдумывались в строки поэм, что заставляли учить в школе.
Что-то обрывочно передано на словах, что-то — разыграно в движении и взглядах. Вся душа поэта в деталях: записках в карманах пальто, едких ответах, брошенных на вопрос из зала, и в нежном касании любимой руки, невыносимо недоступной. Так жить и чувствовать может лишь поэт. Поэт, который все обдумал, поэт, который чувствует — пора.
Мостик к от Маяковского к Башлачеву очень понятный и единственно возможный — любовь. И как, оказывается, много созвучных строк, и рифм, и ссылок. Артист Григорий Цукерман снимает пиджак, берет гитару, и струны под пальцами продолжают яростную песню души. Пусть и песня с кочегарским надрывом, которым славились все квартирные бродяги того времени. Но на рубашке — мокрые пятна, вокруг — всклокоченные черновики, а рядом — по-прежнему любовь, тихонько звенит колокольчиками.
Сценически спектакль лаконичен: старинный томик стихов, плащ, звенящий браслет. И высокий стол, на котором удобно сидеть, стоять и падать. Никакой театральной банальщины с пистолетом или окном не будет. Ведь «не важно, от чего помрешь, куда важнее, для чего родился».
Может, связь между Маяковским и Башлачевым не была столь явной. Или артисты Театрального пространства свободы видят чуть больше, чем остальные? Но Григорий Цукерман горланит так, что хочется упасть рядом на полу, в исступлении рвать рубашку, кричать из окна в темноту, плевать на правила, смеяться другим в лицо и жечь мосты.
И тут я подумала вдруг: может там, в небесной канцелярии, что-то напутали и на этот раз душу поэта отправили в тело простого человека, который на досуге решил стать артистом?
