Ташимов — воспитанник Коляды. Он прошел курс драматургов, играл и писал пьесы, а потом стал руководить Центром современной драмы (дочка «Коляда-театра» и продюсера Натальи Санниковой) в Екатеринбурге.
«Коляда не хотел брать меня в театр актером. Пришлось поступать к нему в мастерскую, учиться на драматурга. Присосался как клещ, писать не планировал и не собирался, но иначе попасть в театр было невозможно».
С тех пор прошел с десяток лет. Сейчас Ташимов сотрудничает со столичными театрами и живет в Москве. Снял полнометражный фильм. Написал несколько громких пьес. Последняя — «Свободное падение». Абсурдная история инвалида, который вдруг полетел в космос и спас весь мир. Причем изначально пьеса задумывалась как русская версия «Форреста Гампа».
— В марте прошлого года у меня отменилась постановка «Фауста» Гете в Ельцин-центре. Просто в один из дней позвонили и отменили. «И слава Богу!» — подумал я. Потому что совершенно не знал, как делать этот спектакль. Слишком резко и сильно изменился мир вокруг. И тут же звонят из театра Ермоловой: Олег Меньшиков предлагает мне сделать спектакль, причем самому выбрать материал. И тогда я написал пьесу сам.
...На малой сцене стоят семь кресел на колесиках — по числу героев пьесы. Места занимают актеры Молодежного театра и Екатерина Писарева из mini: все в белых футболках, крутятся на стульях, пожимают плечами, усмехаются. И только Антон Ремезов в роскошном меховом жилете.
— Однажды драматург Женя Казачков обмолвился, что хочет написать русскую версию «Форреста Гампа». Сказал, покивали мы с ним и забыли. И тут я вспомнил и понял — пришло время. Адаптация романа с первой же строки не получилась. Вышла самостоятельная история, с первоисточником связанная разве что именем. И только потому, что я анонсировал это уже в театре Ермоловой. Отсюда все киноотсылки и пасхалки в репликах героев. На самом деле это мой внутренний отклик на происходящее в мире. Антимилитаристская пьеса, можно сказать, диптих к «Первому хлебу» (пьеса о войне, которая в постановке театра «Современник» с Лией Ахеджаковой вызвала большой общественный резонанс).
— Тем в пьесе много: отношения детей и родителей, жизнь инвалида в России, героизм, Чеченская война, одиночество, тема подростков с промытыми мозгами. Какая главная для тебя?
— Семья. И тема мужчины — как им быть, как быть настоящим, как заботиться о своих близких. Это моя саморефлексия.
В каждом из героев есть что-то от меня. «Свободное падение» я уже поставил в Театре Ермоловой. Когда разбирали с актерами текст, мне приходилось им рассказывать реальные истории из моей жизни, чтобы был понятен эмоциональный контекст. Да, я работал на корпоративах «Газпрома». Да, в подъезде, где я жил, была куча семей, куда вернулись и не вернулись мужчины с войны в Чечне. Все это было.
У персонажей есть реальные прототипы. Например, та же Люся — это дрэг-квин Бомба Киберсиси из Екатеринбурга. В реальной жизни — Сергей Нечаев, ветеран Чечни, он приходил на мои спектакли, мы познакомились. Он днем работает в зоопарке, а вечером переодевается в женское платье и выступает в ночных клубах.
Актер Молодежного театра в образе транс-дивы Люси
...Люся в «Свободном падении» — последний (а может, и первый) друг главного героя. Оцените абсурдность: она случайно оказывается на берегу Северного Ледовитого океана. Потому что отлучилась в кустики по нужде, про нее забыли и корпоративный пароход нефтяников, на котором она выступала с вечерним шоу, скрылся за ближайшим айсбергом. А она осталась на берегу. Ругается на Всевышнего, вспоминает армейские времена. И вдруг с неба в волны океана плюхается космическая капсула с Форрестом на борту. Так начинается пьеса.
В читке фестиваля «Ремарка» за Люсю говорит Антон Ремезов, тот самый, в меховом жилете. И это очень органично, особенно его главной роли после спектакля «Я танцую как дебил». В моменте, когда травести Люся «встает к океану передом, а к России задом» (цитата из пьесы. — Прим. ред.), по залу проносится смешок.
— Все герои в «Свободном падении» воюют?
— Даже мать говорит: «Нашла мужчину, моя война закончена», показывая, как трудно без мужчин. И сам Форрест — он инвалид, отправляется в бой (пусть и в переносном смысле) в каких-то невероятных обстоятельствах. Быть в России инвалидом — одна сплошная война.
Любопытно, но Форреста в уже состоявшейся постановке театра Ермоловой играет... робот. С ним неловко, не всегда удобно и непонятно — как и с типичным инвалидом в типичной России.
Вот так выглядел Форрест в спектакле театра Ермоловой
После читки зрители чуть не поссорились из-за микрофона, потому что пытались найти ответ на главный вопрос: а зачем вообще нужно было делать Форреста инвалидом? Версии звучали разные — и про путь героя, и про крест героя.
А Ринат ответил жестко и прямолинейно: «В этой стране здоровые всё уже про**али. Надежда осталась только вот на таких, других, особенных». И подчеркнул, что тем самым продолжает традицию уральской школы драматургии.
— События, происходящие в пьесе, абсурдны. Эта Люся на краю земли, инвалид в космосе, сама их встреча... Даже эксперты и драматурги «Ремарки» говорили о перетянутой интриге и нагромождении невозможных фактов.
— Очень жаль, что никто из экспертов, драматургов и зрителей не обратил внимание на самое начало пьесы, на вводные ремарки про «тоненькие ножки, к океану передом, а к России задом». Это исключительно сказочный зачин, как про избушку на курьих ножках! Абсурд происходящего, говорите, неорганичен? Да вы просто не врубились в самом начале!
— А что сейчас нужно писать в России? Сказки?
— Прошлой весной мне казалось, что о чем-то быстро нужно писать. А теперь не знаю. Можно писать сказки, прятать фигу в кармане — никто ничего не поймет. Но я думаю, что на ближайшие пару лет основной моей деятельностью будет педагогика и лаборатории. Я не понесу свои пьесы и спектакли зрителям, потому что не могу быть честным. А то, что честно, — не могу показывать. Буду писать в стол.
— Пьесу сравнили с артхаусным кино, отметили ее кинематографичность.
— Да какой артхаус, ха-ха, попса голимая! Цитируются попсовые фильмы вроде «Титаника» и того же «Форреста Гампа». Это мейнстрим. Но я люблю мейнстрим, я хочу быть мейнстримом, я и есть мейнстрим. Хочу быть понятным большому числу людей. Пока не получается, но ничего, ничего (заразительно смеется).
В финале читки микрофон попал в руки молодому зрителю лет двадцати. И он признался, что ничего не понял. Вот прям ничегошеньки. И попросил подсказок.
— Интересно, что в театре Ермоловой тоже много зрителей молодых признавались, что не поняли. Наверное, это поколенческое. Как с дочкой Форреста. Она, по ее собственному выражению, «не тюмкает». И вообще она тут самый отрицательный персонаж. Я даже не уверен, что вот этот подвиг Форреста в финале и послание его что-то изменит. Кто это поколение спасет?
— Может, в них не попадает, потому что они двадцатилетние? Потому что для них это все — миф, труха?
— Может быть, и так. Я пишу о тех, кто выжил в 1990-е. И наверное, наши беды действительно понятны только нам. Но дело не в понимании, а в эмоциях, эмпатии. Если человек чувствительный — в него все равно попадет.
Зато зал охотно отзывался на шутки. На колкие фразочки о правдивой жизни в девяностые. На удивительную историю талантливого инвалида, который умудрился обзавестись семьей и создать несколько компьютерных игр. И придумать уникальный код-оружие, ради которого его даже в космос отправили. Правда, благородный и справедливый Форрест поломал все планы начальников: ввел неправильный код, заминировал орбитальную станцию и сбежал на Землю в спасательной капсуле.
