Фестиваль кукольных спектаклей «Соломенный жаворонок» в Челябинске открылся постановкой «Собака камень». Рассказываем подробнее о спектакле и его создателе, режиссере Викторе Плотникове, у которого когда-то в городе был свой театрик «Белый козел».

В фойе Театра кукол 19 октября состоялось торжественное открытие фестиваля кукольных спектаклей для взрослых «Соломенный жаворонок». Проекту придумали супергеройскую айдентику, превратили жаворонка в Голдмена и пожелали суперсил всем участникам.



Первым спектаклем фестиваля стала работа театра кукол из Екатеринбурга «Собака камень». Уникальный спектакль придумал и поставил Виктор Плотников, челябинский художник, режиссер и кукольник, который в самом Челябинске спектакли делал лет двадцать назад. У себя на квартире мастер механических кукол создал небольшой театр «Белый козел» с пятнадцатиминутными спектаклями. С показами и выставками Плотников объездил весь мир. А в самом Челябинске популярным не стал, да и не стремился. Несколько лет он был сценографом знаменитого «Снежного шоу», работал в различных театрах Урала.

«Собака-камень» — необычный спектакль и по форме, и по содержанию. Это опера марионеток в сопровождении оркестра, с механическими куклами, знаменами, ожившими призраками и световым перформансом. Сплошной метамодернизм с советско-народными включениями. 



Виктор Плотников спектакль придумал сам. У него есть дом в Кундравах. И однажды он услышал местную легенду про Петьку Исаева, того самого чапаевского порученца. Якобы он где-то тут зарыт неупокоенный, встает из могилы в годовщину смерти полководца, ловит золотую рыбу в местном пруду и обещает народу справедливое и счастливое будущее то ли под крылом у пророка, то ли у бога за пазухой. И есть у местных поверье, что если закопать в могильном холмике Петра октябрятский значок, то твое желание исполнится.



К этому сюжету режиссер добавил еще несколько страшилок и мифов, которые клубятся в воздухе. И получил тугой узел народной истории пополам с трагедией. Которую и прошлым-то назвать сложно, слишком уж звонко звучит.

Зрителям перед началом спектакля выдают распечатку с либретто. Кажется, так можно следить за происходящим на сцене с толикой понимания. Вот живет в уральской деревеньке девушка Кармен (совсем неудивительно). Как-то идет она на ярмарку в городе поздней ночью (а когда еще на ярмарку ходить?) и знакомится с ангелом, который в нее влюбляется. А потом встречает спартанца Леонида, который тоже в нее влюбляется. Девушка взаимностью не отвечает. И вечный воин отправляется к умному библиотекарю, чтобы разузнать секрет взаимной любви. Там он и слышит легенду про Петьку и исполнение желаний.



Печатное продолжение либретто буквально заставляет скатать текст в рулон, сжимать тубу руками, чтобы не выпустить содержимое наружу. Под правой рукой окажутся сказки народные, в левой— попса, а в ногах и правды то нет.

Ведь в полночь, по сценарию, бьют в набат — пришло время легендарному ординарцу встать из могилы, чтобы сделать людей счастливее. Призрак выходит из склепа, забрасывает удочку в реку и тоскливо наблюдает, как вокруг смерть свой урожай собирает. И когда Леонид обращается к покойнику со своим желанием, тот забирает его с собой, в царство мертвых. Потому что кажется, все слишком страстные желания исполняются только там.

В кулуарах театрального фестиваля либретто спектакля полоскали, как белье в стоячей воде: с остервенением. Псевдоисторический контекст подогрел публику. Кто-то обвинял автора в экстремизме, кто-то – в неуважении к предкам. Советов было много: от «пойти, повеситься», до «выйти покурить». И лишь не многие придержали слова при себе: дешифровка современного театра хоть и держится на культурном коде, зашитом в каждого, но требует времени. 



Когда оркестр у сцены Театра кукол дает первые звуки — дергается струной альт и скрипка, а актриса заводит арию про рыбу, следить за текстом и не успеваешь. Зрителей наматывает на колесо истории вместе с актерами, куклами, оркестром. Хоп — и вы уже вмешаны в одну общую (и достаточно кровавую) историю. И всегда в ней были.

«Часто в драматургии берут какое-то прошлое и намеками говорят про настоящее. А мы берем настоящее, чтобы понять будущее. Да мы пророки!» — режиссер Виктор Плотников смеется себе в бороду.


Сценографически спектакль сложный, завораживающе красивый, как страна. Катятся по кругу механические куклы, словно это они крутят планшет сцены. Трудится дым-машина, обволакивая развешанное во дворах белье и куколок-героев. Выскакивают громкоговорители, ракетой взлетают памятники, лязгают шестеренки лошади-экскаватора. А песня в прямом эфире? Это что-то волшебное!



Вот представьте: сумрак, старая библиотека. В распахнутом окне колышется занавеска. И вдруг ветром приносит нежненькую песенку про солдатика. Песенка путается в занавеске и вдруг отражается женским лицом. Девушка поет о том, что на деревенском кладбище есть могилка, в которой покоится народный герой Петр Исаев. Куплет, еще куплет — и вдруг на сцене появляется та самая девушка, а за ней следует камера, картинка с которой и транслируется на занавеску. 



Спектакль ведет пара актеров: они доигрывают кукол, крутят выстиранное тряпье, поют что-то в громкоговоритель. Но при этом не тянут внимание на себя.

Каждую вещь из спектакля хочется потом рассмотреть отдельно — веера с разверткой битв и погостами, ладьи с висельниками, библиотеку. А когда публике является помазанный Исаев в физическом теле — и вовсе дух захватывает. Он как Майкл Джексон с лицом скелета, в блестящих трусах и в казацкой папахе. Микрофон-трость в руках — и вот он уже речитативом припечатывает вечного воина Леонида к родной земле.



«Собака камень» звучит как слаженный оркестр. Партитуры каждого инструмента и солиста расписаны до емкой паузы, до грохота камня, до шепота из-под земли. А голосовые модуляции благодаря звукорежиссеру попадают в самую точку — могильный речитатив, жалобный стон, чистый детский голосок. Каждая партия выведена так, словно ты не спектакль смотришь, а обычную жизнь.

И даже если отбросить все историческое и истерическое впечатление, «Собака камень» остается потрясающим мета спектаклем. Страшным и звучным действием, в котором страна перемалывается, а любовь остается. Можно освистать, а можно принять это трансцендентное. Тем более что правды в ногах (и могилах) по-прежнему нет.