Перфекционистка, фаталистка и максималистка — так говорит о себе актриса и помощник режиссера Камерного театра Ирина Галаева. «Доставалкина» — так ее называют коллеги. Но все это — во имя Театра, который храм, нелегкая доля и — Выбор. Другого не надо. Этой осенью Ирина Алексеевна отмечает 30 лет творческой деятельности. Столько она служит в Камерном. Но началось все гораздо раньше.
— Ирина Алексеевна, в моем представлении жизнь — это некая нить, и на ней — узелки — переломные моменты, то есть события, когда жизнь могла пойти совсем в другом направлении. Есть у вас такие судьбоносные «узелки» в профессии? Хотели бы вы поменять что-либо в вашей жизни?
— Думаю, да, было такое. Но практически все эти «узелки» — в юности. Например, я планировала быть педагогом, даже три года подряд поступала в пединститут, работала вожатой. С другой стороны, театр всегда был рядом — любительский, самодеятельный: с восьмого класса занималась выразительным творчеством, участвовала в художественной самодеятельности, петь любила всегда, танцевать. Помню, была в десятом — в Челябинск приезжали из МХАТа, отсматривали молодежь, тогда таланты искали по всей стране. Меня подружка затащила, и я прошла два тура. А на третий не поехала. Отговорилась, что, мол, дедушка и бабушка тут одни останутся. А на самом деле побоялась — вот сейчас наивно, может быть, скажу — что профессиональный театр убьет во мне любовь к театру вообще. Боялась интриг, расталкивания локтями — всякое же рассказывали. Вон, мол, в Большом театре стекло в пуанты, еще какие-то пакости. А если я с таким столкнусь… Нет, сказала я себе, я слишком люблю театр, чтобы идти в профессионалы… Это «узелок»? Наверное, да.
После десятого класса пришла в ДК железнодорожников, театр-студию «У паровоза». Между тем выучилась на педагога, работала в школе. Но параллельно продолжала заниматься в любительском театре: вечерами играла в спектаклях, а еще и шила, и мыла — мы все там все делали.
А когда наступили 90-е — зашла речь про самоокупаемость, встал вопрос, что вроде как театр можно сделать профессией и зарабатывать на этом деньги. И тогда вот образовались мы как творческое объединение «Ключ», которое потом стало Новым художественным театром, НХТ. Из школы я ушла для стороннего наблюдателя — в никуда. Вот это точно был поворотный момент.
— Это сколько вам было лет?
— Ну так, тридцатчик!
— Смело. Такой достаточно рисковый поступок.
— Да. И семья уже была, и ребенок. Но я решилась попытаться сделать это профессией. А потом на одном из спектаклей я познакомилась с Викторией Николаевной Мещаниновой (сегодня главный режиссер Камерного театра. — Прим. авт.), встал вопрос о том, что не мешало бы мне получить профессиональное актерское образование. И так сошлось, что Виктория Николаевна как раз набирала курс, и мы, студийцы, или уже актеры НХТ, пошли учиться к ней.
— Еще одна развилка, получается?
— Еще одна, да. Хотя подготовка в нашем любительском театре была отличная. А потом так случилось, что НХТ внезапно не продлил со мной контракт — получается, еще один «узелок». Встал вопрос, где работать, и Виктория Николаевна, уже мой педагог, пригласила меня в Камерный. И с тех пор, с осени 1994 года, я служу ему.
НЕТ МАЛЕНЬКИХ РОЛЕЙ. ПРАВДА-ПРАВДА!
— Поскольку Виктория Николаевна — ответственный человек, она мне сразу больших ролей не обещала. Просто сказала: «Ира, я знаю, ты театральный человек, такие люди нам нужны. Приходи, там посмотрим, как жизнь пойдет». А у меня, честно говоря, и нет каких-то великих амбиций. Для меня быть при театре — уже счастье. Помощник режиссера? — Хорошо! Небольшие роли? — Отлично! Какое-то время я еще и обязанности завлита выполняла…
— То есть не печалитесь о больших ролях?
— Ну, что роли… Это же как судьба ляжет, все от пьесы зависит, от режиссера — видит он тебя в том или ином образе, не видит… Печалюсь немного, когда спектакли закрываются.
Тетушка в спектакле «Третья голова» (архив И. Галаевой)
Вот была «Простая история», и я думала — ну да, некоторая наивность во мне сохраняется, признаю, — что я эту Лошадь буду играть, играть и играть. Потому что она была прекрасная, замечательная! Или «Когда спящий проснется». Свою сумасшедшую Софью Львовну обожала! И думала тоже, что буду ее играть, играть… Или моя Елизавета Яковлевна из спектакля «Мой внук Вениамин»… Очень жаль — сегодня не хватает таких светлых и простых спектаклей. Время тяжелое, и народ в театр идет за простотой и за добротой. Мне кажется, именно так…
— То есть нет маленьких ролей?..
— Вот заезженная вроде фраза. Но у меня это действительно так. Пусть роль небольшая, но я получаю от нее удовлетворение.
Слева: Дзанни из спектакля «Лекарь поневоле» (фото М. Муллыева)
Справа: Мышильда в эскизе «Щелкунчика» (Лаборатория ГоГоГо)
Ну смотрите, карлик у тебя родился или великан — они все твои дети. И я все помню. Верни меня сегодня в любую сцену — одна репетиция, и я снова Лиса (спектакль «Золотой цыпленок»). Или Лошадь. Или вот техничка в «Пасхе» («На Пасху солнце танцует») — как я всех шваброй гоняла!.. Роль-то не главная, а во-о-от такусенькая, зато там был монолог после возвращения из храма! Ко мне после него люди подходили, говорили, что у них потрясение. А мне большего и не надо…
Или в «Мелком бесе» у меня финальный монолог сложный очень: я там качаю люльку с ребенком, рассказываю сказочку «Теремок», но потом оказывается, что в люльке не ребенок, а пепел. И там все это доходит до очень высокого градуса, он такой, затратный. А потом подходят друзья, знакомые-незнакомые, спрашивают: «Слушай, ты как? Ты вот после такого монолога вообще как?!» На поклон потом как выхожу?
— И действительно — КАК?
— В этом и есть для меня волшебство театра: я отдала много, но если работа сделана, и я чувствую, что спектакль пошел классно, усталости вообще нет! Переливание энергии со сцены в зал и из зала на сцену — оно есть и правда работает.
Я — СЧАСТЛИВЫЙ ЧЕЛОВЕК
— А если я что-то недополучаю как актриса на сцене, я получаю удовлетворение в качестве помощника режиссера.
— Как, кстати, уживаются в вас эти две ипостаси? Не мешают ли друг другу?
— Когда я помощник режиссера в спектакле, тот факт, что я актриса, мне очень помогает. Потому что с точки зрения актера — даже если я не работаю на спектакле — вижу и понимаю, с какими проблемами может артист столкнуться: не до конца чистая декорация, а актер провел по ней рукой — и пыль или, не дай бог, занозы; или он привык, что предмет должен стоять здесь, а не на пять миллиметров в стороне — будьте добры! Чистота на сцене — никогда я техничке декорации не отдаю, сама все протираю, именно потому, что я как актриса знаю, насколько это важно, чтобы ничто не выбивало из образа…
А вот помреж актрисе, бывает, мешает — ну я же вижу, где что не так на сцене, и хочется поправить. Ну тогда и лезу, и говорю — натура такая… Я действительно получаю удовлетворение, когда все проходит чисто и гладко с технической точки зрения.
— А бывают случаи, когда вы на спектакле едина в двух лицах?
Тот самый случай! Спектакль «Мелкий бес».
Слева: Ирина Галаева — помреж, справа — Грушина
— Есть. Ну что делать: переключаюсь… Но повторюсь, когда я помреж, моя актерская ипостась мне помогает очень сильно: я слушаю все спектакли, у меня нет такого, чтобы я во время спектакля, допустим, ушла книжку почитать или поболтать. Вообще терпеть не могу разговоров за кулисами во время действия. Это у меня опять же из студии: «Священнодействуй или убирайся вон!» Такое кредо — да.
— Суровые были у вас учителя, однако…
— Александрова Зоя Арсеньевна в студии. И еще Лидия Борисовна Уманская — она занималась сценической речью. Всегда сидела на наших спектаклях, а после обязательно приходила и говорила: «Ирочка, вот здесь вы сделали неправильное ударение. Вот тут фраза так строится, а вот так никогда не делается». Она блюла нас, и это въелось, естественно, в кровь. И знали бы вы, как я страдаю сейчас, сидя за кулисами помрежем, когда слышу неправильные ударения в словах, скороговорки, из-за которых непонятно, что там происходит на сцене, вот это все, понимаете?.. В студии мне привили трепетное отношение к театру. Это как Станиславский говорил: «Возлюби театр в себе, а не себя в театре». Или когда немыслимо не прийти на спектакль, потому что причина неявки может быть только одна — смерть… Театр для меня был и остался храмом, спектакль — священнодействием.
Мать Долли в спектакле «Анна Каренина» (фото М. Муллыева)
Ну, то есть вообще, да — я свихнутый на театре человек. Мне еще Зоя Арсеньевна говорила: «Ира, это болото. А ты — как птичка. Коготок увяз — всей птичке пропасть».
— Вот и вы увязли, да?
— Так оно и получилось. Но, с другой стороны, я рада, что так судьба повернулась. По крайней мере, я никогда об этом не пожалела: занимаюсь любимым делом, и мне за это еще денежки платят.
— Ирина Алексеевна, юбилей творческой деятельности всегда определенный рубеж. Время оглянуться и подвести какие-то промежуточные итоги…
— Да я, честно говоря, юбилеи не очень люблю, отношусь просто как к очередной дате. Скорее, осознаешь, как все-таки быстротечно время. А понятия «итог», «рубеж» — они какие-то слишком конечные. Нет уж! Жизнь продолжается. И театр — продолжается.
