— Это кабинет легендарного Тенгиза Махарадзе?
— Да. Только переделанный. Остались диван, журнальный стол, письменный стол, два кресла. Обалденные кресла. Они помнят все, что происходило в этом кабинете. Я категорически сказал не менять мебель.
— Вы сняли все картины.
— Да, картины Татьяны Сельвинской я снял, они будут развешаны в других помещениях театра. И повесил две фотографии из спектаклей и картину современного художника Олега Напрасно.
— Не слышала.
— Никто не слышал. Ему 17 или 18 лет. Он из Челябинска. Его мало кто знает, я случайно нашел его на art-market. Купил за тысячу рублей.
— Лет через пятьдесят она может подорожать до ста тысяч.
— Вполне возможно. Но мне нравится. Пока я в этом кабинете, она будет тут.
— Вы приехали из Москвы уже в должности главного режиссера?
— Нет, сначала я приехал ставить спектакль. Это было в 2016 году. Я только закончил ГИТИС, стал преподавать на том же курсе, на котором учился у Евгения Каменьковича и Дмитрия Крымова.
— Вы рассказывали, что приходили в наш ТЮЗ ребенком. Вы родом из наших мест?
— Нет, я из Тюмени. Но школьником я действительно здесь был, потому что моя сестра работала здесь актрисой. Я приезжал с мамой на премьеру спектакля «На балу удачи» — он, пожалуй, единственный остался в репертуаре театра с тех времен. Я помню театр, помню, как я пришел в гримерку к Ольге Васильевне Теляковой и сказал ей «спасибо».
— Кто бы мог подумать, что однажды вы станете ее руководителем.
— Это фантастика, совершеннейшая.
— Итак, 2016 год.
—Да, я был выпускником ГИТИСа, выиграл премию «Золотой лист» за дипломный спектакль «Вишневый сад», был стипендиатом премии Эфроса — раз в год театр Et Сetera выбирает одного выпускника ГИТИСа и назначает ему эту особенную стипендию.
— Если не секрет, каков был размер вознаграждения?
— Двадцать тысяч рублей в месяц. Это меня здорово поддерживало, я мог поесть в МcDonald’s. Серьезно.
— Так вы гордость курса! Правда, что вы уже на четвертом курсе ставили в Театре Ермоловой?
— Правда.
— Студент. Ставит спектакль в Театре Ермоловой. По-моему, это... обалдеть.
— Ну... Наверное, да. В челябинском предложении меня заинтересовала возможность поставить взрослый спектакль. В репертуаре тогдашнего ТЮЗа были в основном спектакли для школьников, и новый на тот момент директор, Галина Анатольевна Братышева, пригласила меня. Так я оказался в Челябинске в 2016 году и стал работать над спектаклем «Бунин. Рассказы».
Из кресел сыпалась труха
— Какое впечатление на вас, уже профессионального режиссера, произвел театр?
— Тяжелое впечатление. Я приехал из ГИТИСа, где у каждого свое есть мнение по любому поводу. К тому же я учился на курсе вместе с актерами и художниками — это единственный экспериментальный курс в стране, и в мире таких, по-моему, не больше трех. И каждый имел свой взгляд и декларировал его активно. Здесь... я пришел в театр, где все актеры молчат: делайте с нами что хотите. Я так не привык, мне нужен диалог, энергия, поток творческих идей...
Да и сам театр на тот момент, до капитального ремонта, производил удручающее впечатление: красные ковры в зрительном зале, кресла, из которых сыпалась труха. Незадолго до того, как мы начали репетировать, состоялась премьера «Не было ни гроша, да вдруг алтын». Из кассы на премьеру было куплено шесть билетов. Шесть! Важно, что из кассы.
— Не вдохновил вас театр.
— Меня вдохновили люди. Я влюбился в артистов! Они сначала молчали, да, но результат, который я увидел, мне понравился. Пришел новый директор, я познакомился с Никитой Плехановым, который занимался маркетингом. Словом, было ощущение, что появился какой-то воздух. «Премьера прошла успехом» ©, впервые за много лет в театр приехал театральный критик Татьяна Джурова из Петербурга.
— Почему, на ваш взгляд, критики приезжали редко?
— Не видели смысла. Ничего интересного, с их точки зрения, тут не происходило. Что правда.
— Для театра это важный момент — внимание критиков?
— Конечно. Особенно в провинциальном театре. Мы что-то делаем, это нужно изучать, это должно быть заметно. Театральные сообщества имеют свойство вариться в собственном соку, но это контекстное искусство. Мы должны понимать и чувствовать контекст не только русского, но и мирового театра. Критики являются прощупывателями пульса. Недавно к нам приезжала один из ведущих специалистов в России по зарубежному театру, научный деятель Владислава Куприна.
— Страшновато было услышать профессиональное суждение?
— Страшновато. Но она посмотрела шесть спектаклей, сделала разбор, и наш театр вошел в неплохой рейтинг, чему я очень рад.
Так в театре обозначены места, которые занимать нельзя. Каждое имеет отношение к конкретному спектаклю (Фото: Катерина Волкова)
Суть проста. В театре должны появляться какие-то уникальные продукты, которых нет не только в Челябинске, но и в России, и в мире. Вот и вся концепция.
— Но тогда, после «Бунина», вы свою жизнь не связывали с Челябинском?
— Нет, нет. Я занимался режиссурой, ставил в Москве и в других городах, преподавал в ГИТИСе, у меня все складывалось хорошо. Но позвонила директор Галина Анатольевна и предложила написать концепцию развития театра. Я впервые в жизни написал такую работу.
— Можете сформулировать суть?
— Суть проста: нужно параллельно развивать два направления — классической и современной литературы. На этом стыке и происходит взлет. Театр должен находиться в постоянном поиске. Должны появляться какие-то уникальные продукты, которых нет не только в Челябинске, но и в России, и в мире. Вот и вся концепция.
Через год здесь может происходить буквально все
— Ого! А там была глава про новую молодую аудиторию театра?
— Нет. Потому что если театр живой, если в нем происходят интересные события, аудитория притягивается сама. Да, поскольку мы театр для молодежи, у нас есть детский репертуар. Но если мы бесконечно ставим «Буратино» или «Три поросенка», мы деградируем, кровь не обновляется, нет никакого живого потока. Поэтому мы приходим к работе с современной драматургией, в частности, детской, подростковой.
— Вы писали эту концепцию, уже встраивая себя в эту историю, или так, вольные мысли?
— Встраивал, конечно. Я понимал, что может происходить в этом городе и в этом театре, а чего происходить не может.
— Чего здесь происходить не может никогда?
— Я думаю, примерно через год здесь может происходить буквально все. Но еще года три-четыре назад глубоко провокационные вещи для города и для театра были сложны. Надо это понимать, и нечего стесняться. Это нормально. Мы же не хотим делать явные провокации ради скандальчика, только чтобы как-то привлечь к себе внимание. Чего мне точно не хотелось — так это создавать из театра мыльный пузырь. Театр должен развиваться плавно. Так что я понимал, что за концепцию я пишу и про кого.
— Вы внутренне настроились переезжать из столицы в провинцию, в театр, в который давно никто не ходит?
— Понимаете, я родился не в Москве и никогда не стремился остаться в столице. Я мечтал заниматься театром — и неважно где. Челябинск для меня комфортный город, здесь до Тюмени недалеко, там мои родители. Я выбирал из нескольких предложений возглавить театр и, как показало время, я сделал правильный выбор.
— Концепцию одобрили, вы приехали.
— Да, мы выпустили два спектакля по этой концепции, один из которых едет в этом году на «Золотую маску» — «Подвиги Геракла». Нет, пьесу я не знал, потому что этой пьесы не было.
Спектакль был поставлен на основе реальных событий на заброшенном сибирском аэродроме. Каждый день смотритель расчищал от снега взлетную полосу. Терпящий бедствие самолет сумел сесть на нее, все пассажиры и экипаж были спасены
— Как, нет пьесы?
— Пьеса писалась под замысел режиссера. Так делают во всем мире. Я знал режиссера, который ее придумал — Константин Муханов. Тем более это команда крымовская, а Крымов проповедует, что спектакль можно сделать из чего угодно, хоть из первой строчки Ветхого завета, как он сделал свой «Опус № 7». «Подвиги Геракла» — первый спектакль, который на нашей сцене был поставлен в соответствии с новой концепцией.
— А потом начался ремонт.
— Да. Ремонт не входил в мою концепцию.
— Но входил в концепцию нацпроекта.
— И это прекрасно. Видите, какой красивый стал у нас театр. Мы этот этап пережили. За это время сделали фестиваль Pulse — первый фестиваль иммерсивного театра в Челябинске, да в стране подобных событий мало. Как только ремонт закончился, мы выстрелили пятью премьерами: «Подвиги Геракла», «Черный апельсин», «Как слониха упала с неба», «Созвездие бродячих котов», «Колыбельная Марселя Марсо». Почти все пять премьер — мировые.
Спектакль «Слониха упала с неба»
Мы берем самую свежую современную драматургию. Очень важно, что она отобрана ридерами, критиками на авторитетных драматургических конкурсах. Мы стремимся сделать читку одними из первых в стране. Проверяем материал на зрителях и театре и потом уже работаем над спектаклем. Так и произошло с «Черным апельсином», который теперь попал на главный фестиваль детских театров в стране — «Арлекин».
И еще, пока были закрыты на ремонт, мы съездили на «Коляда-Plays» со спектаклем Саши Черепанова «В Москву — разгонять тоску» и взяли Гран-при.
— Разогнались. А когда в последний раз наш театр был на общенациональных фестивалях?
— На «Арлекин» наш театр ездил последний раз 13 лет назад, а на «Золотой маске» ТЮЗ не был никогда, но зато был Театр кукол.
Пришли странные 17-летние мальчики
— Что происходит с аудиторией нафталинового, немодного театра?
— Я могу рассказать историю, как прошла последняя читка свежей пьесы под названием «Я танцую как дебил» Игоря Ветренко. Она есть в шорт-листе «Любимовки» и в шорт-листе конкурса «Действующие лица», который проводит Юрий Райхельгауз в Школе современной пьесы. Я удивился, насколько молодая живая аудитория пришла на эту читку! Странные 17-летние мальчики — полный зал хипстеров. Запись прекратилась за два дня: мы только открыли запись — все, места кончились. Пришла великолепная молодежь, которую я и зову в театр. Которой я и говорю — это не скучная хрень. Это может быть про сегодня. Это может быть про тебя.
Идет читка пьесы «Я танцую как дебил»
— Да прекрасно. Тем более мы позвали участвовать единственную в городе танцевальную команду, которая танцует vogue в Челябинске. Это полный андеграунд, который дал постановке новое танцевальное дыхание. И очень здорово, что это не массовая культура. И очень здорово, что это поднимается и становится заметным, что приходят в театр молодые люди, которые не были расположены не то что к ТЮЗу, но к театру вообще. Они приходят и думают: а это что, театр?
— А что, так можно было?
— Можно, чтобы он говорил не «Карету мне, карету!»? Чтобы он ходил без шляпы и без трости? Серьезно? Оказывается, это тоже театр. А когда мы делали «Лабораторию зрителя» (идейный вдохновитель Никита Плеханов, и даже РАМТ издал его методичку по работе со зрителем), я читал лекцию про техно, потому что электронная музыка к «Черному апельсину» создана из колокольного звона. Мне было важно рассказать, что там не просто «бум-бум-бум» бессмысленный, а музыка, причем концептуальная! И пришло огромное количество людей, которых мы не ждали. Которые даже с классом не приходили в театр никогда. Что, техно в театре? После лекции на премьеру «Черного апельсина» не было билетов. Я эту публику очень люблю.
— Иван, вас еще не обвиняли в заигрывании с аудиторией?
— Меня обвиняли бы в заигрывании, если бы я бесконечно ставил спектакль «Он, Она, окно, покойник». Нет. Мы не заигрываем. Мы занимаемся развитием культурного пространства не только вокруг театра, но и в целом в городе. Спектакли, которые приезжали на Pulse, никогда бы не увидела челябинская публика. И это был большой риск — поймут ли зрители, что такое иммерсивный театр. Это не заигрывание, а нечто совсем противоположное.
Пусть Екат приезжает к нам
— Когда будет следующий Pulse?
— В этом году, надеюсь. Конечно, я хочу, чтобы этот проект из театрального развился в биенале современного искусства. Очевидно, что... Нет, не так. Я думаю, что Челябинск и Челябинская область нуждаются в понимании современного искусства, современного языка — и не только театрального, но и языка живописи, архитектуры музыки, скульптуры... Чего угодно!
Такое чувство, что существует мир современного искусства — и отдельно существует Челябинск, почему-то железным занавесом закрытый от этого мира, куда ничего не проникает. Непонятно почему. Мне хочется, чтобы Pulse стал открытой дверью в этот мир. Начнем с театра, потом присоединим еще темы — театр все же синтез искусств. Хочется, чтобы этот фестиваль стал важным событием для города и области, Я уверен, что регион этого хочет и требует. Здесь очень много молодых ребят, которые, возможно, не хотят отсюда уезжать и не находят пространства для себя. И откуда-то прорастают вопреки всему — и это так прекрасно! Я так это ценю.
— Картина неизвестного челябинского художника у вас в кабинете — как раз про это история.
— Да-да. Я хожу на все выставки, лекции, на Open Talk, в прекрасный «Клоповник». Чем более кипучая это жизнь, тем лучше. Чем больше молодого разнообразия, тем лучше. Молодые всегда талантливее и круче, чем мы думаем.
— Им тоже нужен этот бульон.
— Конечно! Надо создать точку притяжения у нас. Что мы ездим в этот Екат — пусть Екат к нам приезжает! Или Пермь. Почему я должен ехать в Пермь? Давайте лучше вы к нам.
— Есть табуированные темы для молодого зрителя?
— Нет. Но, конечно, есть язык, которым ты эти темы объясняешь. Я сам рос очень нежным мальчиком. Любая тема насилия в детских спектаклях для меня неприемлема. Я всегда привожу пример из Лаборатории «Золотой маски» — великолепная пьеса Марии Огневой «За белым кроликом».
— Она написана для детей?
— Вот в этом вопрос. Там с первых секунд кровь, безумие, месячные, смерть, все подряд — я отключаюсь от этого. Все очень талантливо, я испытал катарсис, но мне был 31 год. Если бы я пришел на этот спектакль в 12 лет, это привело бы к перелому детского сознания, я бы изменил отношение к миру, к женщине...
Я думаю, что стоит говорить обо всем — это точно. Но жестоко говорить обо всем нельзя. В «Черном апельсине» речь идет, на секундочку, об эвтаназии. Это очень серьезный вопрос, но мы говорим об этом аккуратно.
В «Черном апельсине» речь идет об эвтаназии
Я не хочу ужасов в театре. Я не думаю, что театр создан для того, чтобы окунуть ребенка в чан с дерьмом: посмотри, какой ужасный и жестокий мир! Он узнает об этом сам, не сомневайтесь.
Так вот, нет табуированных тем. Есть язык, которым ты об этом говоришь. Надо взять мягкой рукой. И рассказать бережно.
— Что сейчас репетируете лично вы?
— Я приступаю с репетициям «Евгения Онегина», инсценировка Алексея Житковского. Мы ни слова не изменим в Пушкине.
— То есть ТЮЗ должен держать и классический репертуар.
— Нет. То есть классический репертуар — конечно, но ТЮЗа больше нет. В центре города есть театр, и это не ТЮЗ. Это не тот старый ТЮЗ, который челябинцы помнят со школьных времен, когда приходили сюда организованно с классом. Это живой настоящий современный театр, обалденно отреставрированный, но совсем не ТЮЗ.
Иногда, знаете, садишься в такси: Кирова, 116. «А, вам к ТЮЗу?» — отвечают. И мне хочется каждому таксисту сказать: «Это не ТЮЗ! Это Молодежный театр уже давно!»
