В субботу, 26 февраля, в Челябинском музее изобразительных искусств состоялась премьера никогда раньше не исполнявшейся оперы Василия Кандинского, существовавшей только в виде либретто. Челябинские авангардисты переосмыслили текст и воплотили в собственное сочинение в жанре сеанса одновременной игры в заключительные дни работы выставки Василия Кандинского «Цветозвуки».



«Саспенс потрясающий! Вчера на репетициях у нас отрубалось электричество, включалась сигнализация… Музыканты написали необыкновенное. Это никакая не какофония, это прекрасно сыгранные друг с другом музыканты, виртуозно владеющие инструментами. И я очень рада, что пришло сегодня столько людей, мы не ожидали. Должна сказать, что и выставка Кандинского была очень популярна у челябинской публики, особенно в формате индивидуальных экскурсий», — комментирует глава научно-просветительского отдела музея Виталина Силина.

Собравшиеся в музее частично сидели, но большей частью стояли, поскольку стульев всем не хватило: сами организаторы были приятно поражены приличным количеством зрителей. Лев Гутовский в приветственной речи сказал, что специально напек желтых имбирных пряников к концерту — точнее, это медицинские препараты-антидепрессанты «Желтая подводная лодка» (с травой), но не рассчитал, что придет так много гостей.



На импровизированной сцене было пять музыкантов: три ХГБ и «два неопределенных существа» (гитарист и барабанщик). Все так или иначе в желтом, сам Лев Гутовский — в светящемся жилете сотрудника ГИБДД. Владимир Хомяков играл на маленьком электрооргане, барабанщик — на ударных, а все остальные играли на всем.

Пересказывать абстрактную музыку — дело неблагодарное. Если посмотреть незамутненным взглядом со стороны, вам покажется, что взрослые дядьки, напялив смешные маски, притащили в одно место все инструменты, которые нашли в доме, плюс проигрыватели с пластинками, плюс дуделки, свистелки, резиновые пищалки, приемники и подсоединили колонки. И устроили такой крутой сейшен на чердаке!

Гутовский пилит смычком лежащую на столе скрипку, мнет в руках резиновую игрушку, и она плачет и стонет в микрофон. Взбалтывает в железном ведре пустые жестяные банки и выбрасывает их. Вертит какой-то вертушкой, чтобы получился звук сирены. Потом подносит к микрофону старенький радиоприемник, и там начинается шорох и свист. Непрерывно и вразнобой стучат метрономы. Прорывается с пластинки тонкий оперный женский голос — все это время она пела, эта пластинка.



Владимир Хомяков нервными пальцами что-то извлекает из органа, но его почти не слышно за грубыми звуками. Лев Гутовский в какой-то момент лупит резиновым петухом чучело человека (костюм, набитый чем-то мягким, с чулком на голове), потом стаскивает его со стула и мутузит на полу. Побеждает. Один из «неопределенных существ» пересекает сцену, подходит к окну и заползает на подоконник, за штору. Над ширмой начинается кукольный спектакль, в котором из персонажей — доктор, а другой — голова в резиновой шапочке, и у них сложные отношения, вникать некогда.



Если закрыть глаза и вообразить, что это саундтрек к фильму, то сквозь женский плач, детский стон и железный скрежет слышится канонада, лязг гусениц, свист снарядов, глухое ворчание моторов, как будто какое-то неотвратимое металлическое чудовище двигается и лязгает всеми сочленениями, — ты видишь тревожную военную картинку. Как и все абстрактное искусство, а музыку особенно — трудно объяснить.